|
Сборник стихов и песен «Белый ветер» СПб, «ЛИО
РЕДАКТОР» 1997 |
|
Электронная
версия книги. О Творчестве поэта,
автора-исполнителя своеобразных произведений, отражающих атмосферу середины
80-х, точно и объемно сказал
Александр Дольский. – «Кирилл Ривель строит себе университет с изучением
только одного предмета – судьбы России и личности в уходящем ХХ-м веке… Нужно очень любить Россию, жалеть ее
и мучиться ее злодействами, чтобы думать и писать только о Ней и о себе в ее
чреве… Большинство людей идет в
сторону предначертанных забот о хлебе насущном и видит затылки друг друга.
Поэт же идет нам навстречу и смотрит нам в лица, узнавая в каждом себя, тепло
и горько сочувствуя нам в нашей российской судьбе…» Содержание «Ах, память – черный зрак
ствола» Памяти
участников Ледяного похода «Вы помните: осень, исход, Севастополь…» «Задним
числом сам себе отпускаю грехи…» «Отгорели пожары Российской Вандеи…» «Я
душу сжёг в заснеженных степях…» «Ну, почему, мон шер, не Крезы мы…» «Колокольные звоны, колокольные звоны…» «Случайный
дом в степи ночной…» "Листья
красные в черной заводи" «Тщетно прячу голову под крыло забытого…» «Величье
ломает, несчастье гнетет…» «Век страдает одышкой. Увы, эстафета эпох…» «Свет ночника в душе рождает тени…» «Отдохните, ребята, от шума немного…» «Червь
и Бог… Что за этим? Недуг?…» «Запершись в себе поодиночке…» «Устала
дорога от краткой своей бесконечности…» «Увы, муравейник имперский просел, перекошен…» «Уходит
гордыня из сердца, оставив пустоты…» «Календарь
на стене, а на нем корабли…» «Мы проходили тропик Козерога под водой…» «Сегодня
лавры, завтра – зависть …» «В двух-трех словах ли, строках или строфах…» «Я
не забыл. Пусть кровь ушла в песок…» «Пусть век уходящий мне жалко врет…» «Путевые портреты с пейзажем морским…» «Мир
слеп в своем стремлении к познанью…» «Усталость от поисков тщетных…» «Снова тема, словно почерк, неразборчива…» «Все темы расхватали наперед…» «Смотрит в небо душа с перебитым крылом…»
«Мои песни – зеркала, увы, кривые…» «Подгадала погода на радость влюбленным и нищим…»
«От креста до осины и наоборот…» «Мы отравили время – кровь веков…» «Играю со словом, а слова не слышу…» «О времени думать себе запрети и живи…» «Безвременье, бессонница, безвластье…» «И ничего нет нового под солнцем…» Африканское солнце Бизерты.
Средиземного моря лазурь. Занесли нас российские ветры В край, далекий от классовых бурь. Отгорели года роковые, И снаряды разбили мосты... Над последней эскадрой России Голубые трепещут кресты. Вновь кострами в сердцах огрубевших Память высветит черны дни, Где артурский герой поседевший Умирал на штыках матросни, Где для нас не жалели патронов, Но пред тем, как тела убивать, Золотые срывали погоны, Чтобы честь и присягу отнять. Пережившие гибель Державы Корабли на приколе стоят. Им уже не вернуться со славой В Гельсингфорс, Севастополь, Кронштадт! Отданы якоря становые, Звоны склянок печально чисты... Над последней эскадрой России Голубые трепещут кресты. Ждут напрасно невесты и жены, Мы успели сродниться в тоской, Только жаль, к материнской ладони Не прижаться, как в детстве , щекой... Отгорели года роковые И снаряды разбили мосты... Над последней эскадрой России Голубые трепещут кресты. 1992 Ах, память – черный зрак ствола... А над расхристанной Россией Пылают храмы вековые. Колокола, колокола... Чу, по самим себе звонят На обгорелых колокольнях! Рыдают или бью в набат? Иль стонут медные от боли? Ах, память – Ледяной поход, Кубань и Дон, и степь без края... Над полем брани снег идет, И кровь дымится, замерзая. Под хрипы схваток штыковых, Разбойный свист казачьей лавы Подкралась гибель вековых Устоев царственной Державы. Глотаю снег горячим ртом... Не все рубцы затянут годы. Дымя, уходят пароходы, А жизнь осталась за бортом. Что было? Бойня, кровь и грязь, И взлет надежды окрыленной... Почем в Стамбуле русский князь И офицерские погоны? Нет ни погоста, ни угла. Пылают храмы вековые, Нас всех смахнула мать-Россия, Как крошки хлеба со стола. Нет больше Родины и дома. Что можно взять, ты все взяла. И погребальным черным звоном Гудят твои колокола... 1990 Памяти А.В.Колчака
Холод вечного огня Вне разверзшихся событий... Третий Рим вскормил меня, А четвертому не быти! Выпал мне для жизни век С раздвоеньем изначальным: Дух имперский, звон кандальный, Влево - вправо шаг – побег! Оглянуться бы назад, Чтоб мороз – огнем по коже! Не пахал я, верно, брат, Не пахал, но сеял всё же... Память, словно белый лёд, Рыжий конь пробил копытом... Полынья черней Коцита. Ночь. Февраль. Двадцатый год... Пирров пир на злом ветру – Человеческая повесть. Сколь веков лицом к добру – Все по грязи, да по крови! То ли жребий мой: билет Волчий вытянуть в итоге, То ль в тупик ведут дороги, То ль совсем дороги нет? Мир, моряк, - на свете том. В небе звездочка сгорает. Полынью затянет льдом, А весной и лед растает... Всюду клин, куда ни кинь... Что я помню? Что я знаю? Широка страна родная... И звезда, увы, полынь!,, Ни фамилии, ни дат На погостах не ищите, И никто не виноват, Что четвертому не быти... И полярный вечный снег На душе лежит, не тает... Время чести. Время стаи. Ночь. Февраль. Двадцатый век. 20-28 января 1996 Памяти участников Ледяного похода
Мне от мыслей-видений не уснуть до утра: Снова цепи-мишени, громовое «ура». Умирали, как жили – кто во рву, кто в бою, Мы – за нашу Россию, а они – за свою. Шашки вон, эскадроны! И аллюр три креста! Жизнь – дешевле патрона... Кто патроны считал В то года моровые, в перехлёсте судеб? Когда мы – за Россию, а они – за совдеп! Мы родные гнездовья покидали с сумой, Погасив нашей кровью их «пожар мировой». Не считай чаевые и судьбу не кляни: Мы дрались за Россию, за коммуну – они. Нам покоиться рядом, жаль – в землице чужой, Под терновой наградой за поход Ледяной... Мы уходим, как жили. – Рысью, марш! Шашки вон! Только мы – за Россию, а они за кого? 1989 Памяти Корнилова Л.Г.
В былое уход – не Исход. В пожарах гражданской Сгорели столбы верстовые... Болярина Лавра И первый Кубанский поход Вином и молитвой, Увы, не помянет Россия. Припасть бы к истокам В промозглых кубанских степях, Где шли добровольцы, Кресты вдоль дорог оставляя... Спаситель прострелянный Плыл над рядами папах, На путь этот крестный Устало глаза закрывая. Мне скажут: химера! Какой восемнадцатый год? Но снова эпоха Диктует забытую драму. И я помну Всех, кого выводили в расход По прихоти левой ноги Победившего хама. И Бог отвернулся, И проклял державу мою, Где полною мерой Мы все, что хотели, вкусили. За белое воинство Полную чашу налью И всех помяну, От кого отвернулась Россия. Горька эта чаша, Как горек их жребий земной. Изолгана память. В чужих палестинах погосты... Но песня моя Продолжает поход Ледяной, Хоть всё на круги возвратить Даже песне не просто. Но хочется верить: В былое уход – не Исход, Вновь память расставит Кресты, как столбы верстовые... Болярина Лавра И первый Кубанский поход Вином и молитвой, Быть может, помянет Россия. 1991 Усталый всадник без коня… И на погосте под Парижем, Увы, нет места для меня. Равны пред Богом и судьбою От смутных лет до наших дней, Там спят российские изгои, Не потерявшие корней. В своем рождении неволен Москвич конца сороковых… Но если б выпало на долю – За честь бы счёл лежать меж них. 1989 Вы помните: осень, Исход, Севастополь в двадцатом, Закат задымлённый и плач эскадронной трубы... А здесь,
облака дождевые, как серая вата, И снег в ноябре, словно глупая шутка судьбы. В ночи фиолетовой плещут Большие бульвары Букетами запахов кофе, вина и духов... Под Новым мостом завернулись в газеты клошары – От прошлого – сны, впереди – ни весны, ни долгов. Нам тоже долгов не отдать, не вернуть, но
ответьте: Куда нас виденья ночные уносят в бреду? Вопрос риторичен. В Россию, полковник, за смертью, Где мы умереть не сумели в двадцатом году. Мы живы сегодняшним днем да снежком прошлогодним, Что падал в тот вечер из горних, нездешних высот И в жидкую грязь, превращался на стонущих
сходнях... А за Инкерманом дроздовский стучал пулемёт. Не мне уповать на Европы брезгливую жалость: Вчера офицер, а сегодня – крупье иль тапёр... Отечества дымом настолько душа пропиталась, Что кажется ненависть с кровью сочатся из пор! Ни песней, ни водкой мне с осени той не согреться, Всё слышатся в сумерках такты далёкой стрельбы... И подает снег, прожигая шинели до сердца, Качаются сходни под плач эскадронной трубы. 1992 Задним числом сам себе отпускаю грехи, Каюсь, и снова грешу, и играю со словом. Грубая проза нежданно рождает стихи, Ветхая сеть иногда осчастливит уловом. Полночь. Бумага. Плыву по веленью небес. В чреве бетонном, как Иона во чреве китовом, Сплю наяву в ожиданье дождя золотого, Сдуру зарыв золотые на поле чудес. Звездное небо и запахи прелой земли, Горький дымок от костра, осветившего лица… С места не стронувшись, как далеко мы зашли – Не отвернуть, не взлететь и не остановиться! Вновь упираются крылья в небесную твердь, Серый асфальт под ногами не пахнет землею. Суть ускользнула, легонько задев за живое. Сущность ударила, как сыромятная плеть. Жаль, не дано мне цикуты плеснуть мужду строк В духе забытого ныне, увы, декаданса. Не ухожу – возвращаюсь обратно в пролог, Где менестрели бредут по дорогам Прованса. Что декаданс? Он появится позже, не здесь! В рыцарских замках мы званые гости, по сути… «Песнь о Роланде» звенят аравийские лютни… Боже, как трудно на землю спускаться с небес! 1991 Отгорели пожары российской Вандеи, На поля и погосты сошла тишина... Мы вино благородное Белой идеи, Словно горькую чашу испили до дна. Не разверзлась земля, Гром небесный не грянул, Когда вновь на Голгофу влачили Христа, И снаряды дырявили древние храмы, И хулу поневоле творили уста. Кони сбили копыта, штыки затупились, Как патронные ящики, души пусты... Уж по трапам отмерены первые мили От гранита последней российской версты. Все теперь эмигранты, а проще изгои, Заплатившие красной ценой за исход. Вот Россия коснулась небес за кормою, И обуглились створы небесных ворот. Что ж, солдаты поруганной, изгнанной веры, Наша армия – дым отгоревших побед? Мы обломки ее, господа офицеры, И опора престола, которого нет! Но придут времена и «исполнятся сроки», И потомки постигнут, что кровь – не вода. По Делам своим каждый заплатит в итоге, Только нам ли бояться Господня суда! 1990 А мы, господа, мотыльки С опаленными крыльями, Бьемся, надеясь на чудо! Но, поверьте, никто нам Не спишет долги и грехи. Разве спросит ключарь У ворот: вы куда и откуда? Ну, кому мы нужны В этой проклятой Богом стране, Проклинающей нас И ослепшей от дыма и крови? Мать-Россия летит, Словно всадник на красном коне… И какое ей дело До нашей сыновней любови! Ну, какое ей дело До нашей тоски, господа, Искалеченных судеб И правды в граненом стакане? Стынут наши надежды, Как в бухте декабрьской вода. Да и вся наша вера – Последний патрон в барабане. Мотыльками у свечки Во имя чего и кого Обожженными крыльями Машем, надеясь на чудо? Лишь апостол-ключарь, Равнодушно кивнув головой, Спросит нас у ворот: Вы куда, господа, и откуда?.. 1988? «Я, конечно, не первый, и последний – не
я! А.Дольский в эпоху пирровых побед мои часы остановились на бездорожье скорбных лет. Что легче – в пропасть духа прыгнуть Или историю забыть? Коль первому дано – погибнуть, Дано последнему – простить. Не мне судить грехи России, Не мне лечить ее тоску, - Здесь испокон: или в святые, Или дубиной по виску! Куда нас тащит цепь событий, И на кого потом пенять? Коль первому дано – погибнуть, Дано последнему – понять... Или забыть: во смутны годы Блажен, чья память подведёт, Коль первый – горний прах исхода, Последний – платит за исход! ... Я – не последний, и не первый, но сопричастностью вины мне ближе нёсший Символ Веры сквозь безысходность той войны. 1994 Я душу сжег в заснеженных степях, В ревущих жерлах орудийных глоток. Закат запекся кровью на штыках, Когда я в рост шагал на пулемёты. Я шёл в шеренгах именных полков И офицерских сводных батальонов. Но золото московских куполов Не заиграло в золотых погонах. Над Сивашем раскаты батарей, Трубач «отход» трубил усталым ротам. Увы! «Последний довод королей» Не в нашу пользу высказан народом. Вставала борта серая стена, Толпа роняла в воду чемоданы. Ах, господа, чужая сторона Не возродит разрушенные храмы. Я сердце сжег и прах его пропил От Петрограда до Владивостока, Где меж крестов заброшенных могил Потерян крест последнего пророка. И вспыхнул мозг, и погрузился в тьму, И все грехи мне пуля отпустила. Я был расстрелян в декабре в Крыму В десятках тысяч сдавшихся на милость. 1988 Но ими жив, я узник добровольный, Колокола моей первопрестольной Звонят во мне до Страшного Суда. Воспоминаний слаще тем отрава, Чем горше хлеб чужого бытия... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня. Париж привык к российским чужакам, Москва, Россия... как давно всё было! Вновь кальвадос течет огнем по жилам, Но не идут погоны к пиджакам. Уже давно разбиты переправы, И не сменить усталого коня... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня. Что ж, можно пить коньяк или перно, Затем друг другу порыдать в жилетку, Или сыграть в гусарскую рулетку, Или послушать в Опера Гуно! Обломок лет безумия и славы, Незваный гость без завтрашнего дня... Там лишь одно подобие державы, Здесь лишь одно подобие меня. 1990 Ну, почему, мон шер, не Крезы мы? Когда из рук цветочниц светят Глаза фиалок свежесрезанных, - Всего три франка за букетик!.. И мы похожи на букет Чужих бескорневых растений... Лишь по ночам былые тени Скользят по сумрачной реке. Ты видел, как в ночи над Сеною Встают печально и устало Тень Государя убиенного И преданного Адмирала... Как души всех, кто пал в боях, Ряды смыкают... ближе, ближе... И тень России над Парижем С клинком встает на стременах. Но утро брезжит над мансардою, Трубит побудку грач весенний. Костюм укроет раны старые, И до поры растают тени. И я спешу в кафе «Рояль», Где чашка кофе с круасаном И капитан гарсон Грибанов, Которого сменяю я... Жизнь взять
своё за недожитое Спешит, как конница под Харьковом... И степь дымится под копытами В парижских сумерках фиалковых... И вновь по сумрачной реке Скользят в ночи немые тени, Клочком бальзаковской шагрени Сгорает прошлое в руке. 1991 Колокольные звоны, колокольные звоны... В круговерти белесой ни крестов, ни могил. Только фыркают кони, только фыркают кони... Над последней дорогой вьётся снежная пыль. Зачехленное знамя, зачумленное время, Потускнели погоны на потертом сукне. То ли благовест слышу над Москвою весенней, То ли звон погребальный вдруг почудился мне. Колокольные звоны, колокольные звоны... Что ж вы рвете мне душу безнадежной мольбой – То ли стоном державы по величью былому то ли матушки плачем над сыновней судьбой?! Над последней дорогой солнце стынет багрово, Предзакатные тени на багряном снегу, - То ль по крови замерзшей барабанят подковы, То ли звон колокольный – разобрать не могу. То ль звонарь полупьяный, то ль безумное время. Я не знаю, что будет, все что было, забыл... Только фыркают кони, только звякает стремя, В круговерти белесой ни крестов, ни могил. 1991 *** Огонь свечи, слепые тени, А за саманною стеной Льет над Россией дождь осенний. Поднимем в кружках синий спирт За перекопскую твердыню... А где-то матушка не спит И молит Господа о сыне. Париж. Мансарда в два окна. Стучит по крыше дождь осенний. Бутылка белого вина Не разрешит моих сомнений. Чу, ближе, ближе дробь копыт Под свист клинков заиндевелых! И ветер мчится по степи, И цвет у ветра белый, белый... Господь, на ком твоя печать? И кто из братьев нынче Каин? Россию, мачеху и мать, Боготворю и проклинаю... И снится мне тот дом чужой В ночь накануне отступленья, Огонь свечи, сухарь ржаной И над Россией дождь осенний. 21 марта 1992 «Ты записался добровольцем?» (Плакат времен гражданской войны) С красной тенью за спиной!.. Да судьба моя граненая
Под огрызочек ржаной. То березка, то рябинушка, В мятой пачке «Беломор»... Вот занюхаем судьбинушку И продолжим разговор... Ветер веков гонит листья вдоль стенок щербатых, Где вороненое, смутное время моё Тычет мне пальцем: «А ты записался в Пилаты?» Черные перья роняет, кружась, вороньё... Лживый декрет – Хлеб голодным! Свободы и мира! – Всем несогласным вбивается пулею в мозг... Черные дыры в душе моей, черные дыры, И между прошлым и будущим – взорванный мост. Что говорить? Победитель диктует законы, Пишет историю впрок, для грядущих времен. Вот почему я – певец голытьбой побеждённых, Изгнанных с Родины, но не склонивших знамён? Снова в чести горлопаны, зубасты и прытки, Хамелеоны, мгновенно сменившие цвет... Белые, красные – все мы для них – недобитки, Семьдесят горьких, бубновых и выжженных лет. Я травинкой в асфальте Пророс в переулках московских... На столетье бы раньше, - Ну что ж Ты, Господь, не спешил! Мне бы встретиться с пулей В рядах отходивших дроздовцев, Навсегда затерявшись В одной из солдатских могил. Все что имею – в бедламе прожитые годы, С кляпом во рту, не на той стороне баррикад. Мертвой водой потянуло от новой свободы, Будто бы смотрит со стенок знакомый плакат. Тычет мне пальцем: «А ты записался в Иуды? Нет, брат, я к Белому Дону направлю коня!.. Время бежит, только жаль не туда, а оттуда, Где за Россию распяли другого меня. Юродивая и блажная, Страна святых и босяков. Где лишь по пьянке уважают, Где равно топчут грязь и кровь. Но, вот, братан, кумач разорван Нальём по новой за Орла!.., Пошла свобода не в то горло, Хоть пить привычно из горла! Разницы нет: то ли по миру, то ли по миру. Хлеб и дорогу делю со своею страной. Красные дыры в душе моей, красные дыры, Песни мои кровоточат гражданской войной! Время платить по счетам наступает незримо, «Хлеба и зрелищ» желает хмельной Колизей... а на руинах последнего Третьего Рима плещут знамена последних удельных князей... август 1992 Стараюсь казаться искренней, Чем на самом деле, Хотя б себе самому… Мои гренадеры Осенними пали листьями, И небо разверзлось В рассеявшемся дыму… Да было ли чудо? Иль слепо в него поверил я, Когда Государь мой отрёкся, А Бог не спас? В семнадцатом рухнуло большее, чем Империя, и мира осколки вонзились в миллионы глаз. И, я, ото лжи захмелевший, Гордился крыльями, И сердцем-мотором, и местом в слепом строю… Мифическим «мы» Прикрывая своё бессилие И флагом дерюжным – Сермяжную суть свою. Понять и простить, Не судить ни отцов, ни прадедов? Судить – не сужу, но расхлебывать – Нету сил! Издревле людишки Торгуют наследством краденым, Уж так повелось, господа. На святой Руси… … А я всё гадаю, пустыми казнясь вопросами, и в позавчерашней эпохе ищу ответ… Но грязь под ногами, Кофейная гуща осени, Вновь смешана с кровью… И значит – ответа нет! январь 1994 Ты прости меня, - Твой огонь на столетия,
парень, но никто на Руси не зажёг огня неизвестному Государю… Укрепи меня, Боже, Атеиста вчерашнего дня! Многогрешен, но все же, Не оставь подаяньем меня! Из былых зазеркалий Возвращаются смутные дни, Чередою печалей, Словно ветер на круги свои. В чёт и нечет играя, Словом дверь отворяя мечу, В новых поисках рая Каждый выберет крест по
плечу! Соком древа желаний Пропитаются нивы насквозь, И пробитое знамя Победитель повесит на
гвоздь. Было? Не было? Будет? Не гадай – не накличешь
беды… На серебряном блюде – Голова непокорной судьбы. На изломах гармоний За молитвами прячется нож… Умывая ладони, Ни себя, ни других не
спасешь! И себя презирая, Прикусивши до крови губу, Только мертвым прощаю И грехи, и талант, и
судьбу… Возвращаются тени, Обретая и души, и плоть… От вины поколений Сохрани и спаси нас,
Господь! июль 1997 Листья красные, в черной заводи – Лоскутки кумачовых лет. Сохранят ли потомки в памяти Крах идеи и прах побед? То ль гражданской войны пожарами Пахнет краска газетных тем... То ли сводятся счёты старые меж сознаньем и бытием... Тонут листья в осенней заводи, Как разорванный материк. Сохранят ли потомки в памяти Нашу веру и наш язык? Моё время агонизирует. Ваше время берёт разбег. Мне ль, вчерашнему, прогнозировать – Чем обманет вас новый век! Быть пророком – стезя неясная: То ль убьют, то ль дадут на чай... Заводь чёрная, листья красные, Я их выдумал невзначай. Просто смутное время ломится В сердце, как в беззащитный дом... И урчит по ночам бессонница, Словно танк под моим окном. Февраль 1996 Тщетно прячу голову
под крыло забытого В пыль дорог проселочных, в колокольный звон… Из чужого прошлого, кровушкой умытого, Мне блеснут полосочки золотых погон. 1988 *** В тебе? Во мне? Увы, Россия, что мы знаем О судном дне? От запаха чадящей свалки Не продохнуть… Неужто, вправду, жребий жалкий И есть наш путь? «Иных уж нет, а те далече…» могу понять. «Пора добраться до картечи!» -- кому пенять? Ужели, вещие поэты Правы на сто? Хотя писали не об этом, но вышло – то! И грязь дорог и кожу кресел Роднит на миг Твоя отравленная песнь – Стрелой в кадык. В лихое время негодяев Ждём, как всегда, Что снова вывезет кривая… Вопрос: куда? Порву ли проклятые сети? Взмахну ль мечом? Ах, мать Россия, ты – в ответе И … ни при чём… Так на злодеев и героев, Ни добр, ни строг, Но снисходительно-спокоен, Взирает Бог… 1996 Над землей богоданной Не малиновый звон – метроном… Сына Божьего раны Не слезой омываем – вином. Видно, вправду, от боли И на небе спасения нет… И Христос поневоле Воскресает две тысячи лет. Сном ли мысли объятым, За пластом ли вскрывающим пласт, - Беднякам и богатым – Нам дано умереть только раз. Ежегодное чудо, Колокольная плавится медь. С поцелуя ль Иуды Началась твоя вечная смерть? Счастье ль в муках и боли? Пусть по воле Отца своего!… Незавидная доля Быть распятым – ответь - за кого?.. Осужденных условно, Виноватых без чувства вины, Изначально греховных, Ибо все мы в грехе рождены! У икон Чудотворных, Где торговые множа ряды, Сатанинские зерна, Вызревая, приносят плоды, Нет покоя и сна мне В православной державе моей, Будто сыплются камни На сусальные главы церквей… Вновь под пьяные песни Мы весенний встречаем рассвет… И Христос бестелесный Нас прощает две тысячи лет, Темных душ наших дыры Обреченный собою латать, До скончания мира – Воскресать. Умирать, воскресать… 14-17 февраля 1994 Imperium,
vale! (Прощай, Империя! – лат.
(Ред.) Величье ломает, несчастье гнетёт, устои ветшают… Любовь ослепляет, а
ненависть жжёт …Империя тает. Рифмованной прозой заполню
сюжет – попроще, для слуха, В итоге – на Божий появится
свет иллюзия духа. Подумай, неужто не давит
вина за псевдопорфиру? Пустое! Ведь тысячи их,
старина, гуляют по миру!… Здесь мой монолог перейдет
в диалог певца и кликуши. В единой душе – столько
разных дорог, что страшно за душу! В расхристанных детищах
пьяных надежд, узнаю себя ли? Иль душу сожгу, как
ненужную вещь? Imperium, vale! Но, плоть твоей плоти, и
зла, и любви, оков и парадов, Тебя принимаю в грязи и
крови, на грани распада… Я пеплом главу посыпать не
хочу, в мишурной печали. Тихонько – тебе ли, себе? –
прошепчу: Imperium, vale! Пред тысячелетним твоим
алтарём и мне было место… Одно утешенье: мы вместе
умрём… но я – не воскресну. 1995
Век страдает одышкой. Увы, эстафета эпох Не на пользу больному,
почти что столетнему старцу. Может, следующий, юный,
по-своему будет неплох Для родившихся в нем. Для
меня – лучше в этом остаться. Заглянуть в новый век
ненадолго: Чем дышат, живут – И назад… Запахнуть
по-бальзаковски плотные шторы, Чтоб с настольною лампой
вести но ночам разговоры, Ожидая минуты, когда небеса
позовут. Коль в грядущем амброзия
будет дешевле халвы, Значит, пращуры наши –
носители света и духа. Почему ж между прошлым и
будущим, трезвым, увы, Настоящее – вечно
похмельная, злая старуха? Ах, нелепая сказка, что
раньше все было не так! – Но зато несмываема, словно
наколка на коже. А поскольку за светлое
завтра мы платим дороже – Нас легко покупает за
медный пятак. Православие снова в чести
на святой, на Руси, Где иные из пастырей сдали
свои партбилеты. Как нам далее жить? Может,
проще у Бога спросить? То ли вера не та, то ли просто
не слышим ответа. Всех назвать поименно – не
хватит ни слёз, ни чернил: У разбитых корыт сколько
нынче наследников славы! Догорающий век. Ничего. Ни
креста, ни державы… Не гадаю, не жду. Сердцем
помню, читай: не простил! Вот и тучи, угрюмые стражи
осенних небес, От норд-оста на юг
потянулись, суля непогоду. Не гадай, не замаливай,
брат – ни на крыльях, ни без Не дано вознестись
трудовому народу. Рядом с красным на улицах
вьется андреевский стяг, Покаяния крест с
улюлюканьем тащат по лужам… По земле и воде, небесам и
мятущимся душам… Вижу трещины черной
зубчатый и рваный зигзаг… О веках до меня, о дорогах,
цветах на лугу – Буду петь – о луне, о
количестве солнечных пятен… Не гадаю, не жду, не желаю
– читай: не могу! – Лишь о завтрашнем дне –
ничего. Ни хвалы, ни проклятий. Загляну в новый век
ненадолго: чем дышат, живут – И назад… Запахнув
по-бальзаковски плотные шторы, Чтоб с настольною лампой
вести по ночам разговоры В ожиданье минуты, когда
небеса позовут. 1995 «В нас тлеет боль
внежизненных обид». М.Волошин Свет ночника в душе рождает
тени. Все чаще белым остается
лист. Иные ветры дуют в Ойкумене, К брегам которой не ходил
Улисс. Что нового под старою
луной? Увы, все те же промыслы и
маски… И дух недужный требует
подсказки, Но реже Бог беседует со
мной. Равно, как смертным не
вкусить нектара, Так и Всевышный вряд ли
пьет кагор. – Что дар Его сравним с
данайским даром, Едва ль поставлю Господу в
укор… Недолог путь – в земную
жизнь длиной. Чу, за спиной дыханье
эпилога!.. Не потому ль, что боль моя
от Бога – Все реже Он беседует со
мной… Хоть яд чужих, заемных
откровений Уже не горше суетной молвы, Игра ума даст пищу для
сомнений: Лечить ли душу или рвать,
увы. Что Командора поступь за
стеной? Мир – балаган, где лицедеи
– все мы… Я, лишь шагрень Господней
мизансцены… О чем ему беседовать со
мной? Декабрь 1995 Отдохните, ребята, от шума немного, От домашних невзгод и проблем мировых. В наше время и Господу – трудно быть Богом Виноватых и правых, чужих и своих. Из столетья в столетье идя по спирали, Из одних кирпичей строя Храм и тюрьму, Соберёмся хоть изредка в маленьком зале, Чтобы вместе со всеми побыть одному. 1993 А.Мирзаяну. Червь и Бог… Что за этим?
Недуг? Дерзновение мыли и духа? Раб и Царь… Замыкается
круг. У корыта старик и старуха. Снова сказка синицей в руке
– Клюнет черствую корочку
хлеба, Чтобы между землею и небом Прокурлыкал журавль
вдалеке. Закружит, словно перед
дождем, Ветер листья и пыль на
дороге. И пахнет, как спаленным
жнивьем, Ощущением смутной тревоги. Царь и Раб – Червь и Бог –
человек… Вдруг почувствую сердцем и
кожей, Как уходит единственный век
– И родной, и проклятый до
дрожи! Остановит часы пустота На минорной пронзительной
ноте… А в ответ отзовется мечта Куликом на родимом болоте. …И сочащимся кровью венцом вспыхнет солнце над мигом
забытым, над разбитым хрустальным
дворцом, деревянным разбитым
корытом. 12 мая 1997 года Где рыжий кот бандит и лежебока, А за окном машины в три потока, Дома и крыши, крыши и дома. Едва родившись, песня умерла, Не став, по счастью, шлягерным сюжетом, - Так умирают паруса без ветра, Так без людей тускнеют зеркала. Здесь мой предел, тот самый край земли, Последний пирс, как точка в разговоре. И я почти забыл как пахнет море, Лишь на картинках видя корабли. Как горько пьется тропиков вино И океан бывает сер и пресен, Так мне сегодня не хватает песен. Я помню все и все забыл давно. Чужой судьбы пронзительный роман, Катушка с тихим шорохом кружится, И вновь поет негромко Городницкий Про близкий и далекий океан. Дай Бог суметь, душой не обмелев, Уйти в ничто, как за столбы Мелькарта, Оставив стих, как штурманскую карту Под лампой на прокладочном столе. Октябрь 1990 От обиды иль хулы? От веселья ли, печали? От огня ли, от золы? Командор на костылях, Перевернутая память... Жизнь моя – чужие сани, Да двойная колея. Отголоском старой песни – Дым обугленных стихов. Города, дороги, веси Собираю из кусков. Под ночной собачий лай Полстакана, Христа ради! Царский вензель на ограде, Красный, выстуженный рай! То ль – врожденная убогость, То ль – двойной отсчет в крови – Вновь притягивает пропасть Светом братства и любви! Волчья песня при луне, За другой, чтоб к месту – нету! Ржавой кровлею под ветром Рифма слух терзает мне... ... И подхватит сон хмельной сквозняком из подворотни... и возденет бывший плотник длань над грешной головой! 18-20 апреля 1991 Ю.В.Визбору Смотрим мы с земли на небеса, И ушедшим посвящаем строчки, А живых – теряем адреса. Так нес бьет безверие жестокой Болью одиночества живых... И уходят лучшие до срока, Словно мы подталкиваем их. 1988 А.Дольскому Устала дорога от краткой
своей бесконечности, От весей печальных и хрипов
больных городов. Каштаны таскать из огня для
процентщицы-вечности И душу калечить в
прокрустовом ложе стихов Зачем? Перемелется всё,
переврется, забудется: Друзья и враги,
собутыльники, в песнях слова... Вновь братец Иванушка вволю
напьётся из лужицы, А книжные истины снова
пойдут на дрова. Устала дорога от поисков
тропок сомнительных, Витать, спотыкаясь, и почву
терять под листом. Проснусь ли однажды в
какой-нибудь тихой обители, Где книги и лес вековой за
раскрытым окном? Но, грешен, не зная
молитвы, - печать поколения, В гордыне погрязший, у Бога
просить не учен... Лишь в краткие, чаще ночные
часы Откровения, Я чувствую струны, которых
касается Он... Но утром, чуть солнце
уколет лучами-кинжалами, По давней привычке в
помятый доспех облачусь. И снова потянутся версты от
века усталые, И я никогда, никуда, ни за
чем не вернусь! Устала дорога от маршей и
лжи во спасение, Цветущей воды никуда не
впадающих рек... Когда же умоют дожди
перелески осенние И серое небо на белый
расщедрится снег, Сумею ли вспомнить пред
хмурой усмешкою вечности Хотя бы куплет из того, что
сегодня пою... И жаль иногда, что сгораю
без лишней поспешности, Поскольку коней не
досталось на песню мою. 13-15 декабря 1992 Увы, муравейник
имперский просел, перекошен, Слегка обгорел, но, смотри, не спешит рассыпаться… Что ж, строили предки на совесть, но дух мой
тревожен: В толпе одиночества все-таки больше, чем братства. Согласен? Любая толпа испокон одинока. Так было. Так будет. Не нами… не нам. Аксиома. Империи жаль, хоть бывала она и жестока, - Судьба поколений – сырьё для строительства Дома. Не то – временщик, вороватый и подлый до дрожи, Вождишко на час, но гниенье и смуту плодящий. Почту умереть, не меняя ни сути, ни кожи… А, впрочем, я здесь - никому не судья, не указчик. Всяк – сам по себе: государство, народ и святые. Скажи мне: кто нынче небесной допросится манны? Шуты вымирают, когда короли самозванны. Не хлебом единым, не нами спасется Россия! Не нами, увы, понимаю – не нам, но побегам… Мы – ветви больные, и Время с пилой – наготове… Всё так, всё на круги своя возвратится под небом, Для новых побед и предательств, свершений и крови… Петрополь-фантом, и вне времени – дождик и
Невский. В толпе, как всегда – одиночества больше, чем
братства. Увы, перекошен,
просел муравейник имперский, Слегка обгорел, но, смотри, не спешит рассыпаться. 1996 год Уходит гордыня из сердца, оставив пустоты… Чем я их заполню – вселенской любовью иль бытом? Мерцает лампад огоньки, отражаясь в киотах, И строго святые глядят на меня неофита. И чтоб ни сказал я – не мед моя речь, не
лекарство… За ними века, а за мной только дата рожденья… В них дух Византии во плоти Московского царства, И Третьего Рима величие и разрушенье. Молчим недоверчиво – святость с глазами больными И бренность земная от мира сего человека… Но чувствую – тихо из сердца уходит гордыня, -- Жаль мне этих слов не вписать в эпитафию веку. Мне жаль, что отпущенных лет до обидного мало, Что необязательно вера сменяет безверье, Мне жаль, что без спроса и стука приходит
усталость, И сердце рискует взорваться, считая потери… Ответы—вопросы, вопросы—ответы – как просто… Наверное, просто, вот только пораньше б немного: Доколь не увидишь за ликами близость погоста – Не чувствуешь смерти оскал за улыбкою Бога… Уходит гордыня из сердца, и век на излете… 1994 *** Календарь на стене, а на нем корабли. В разных ракурсах снимки цветные… Мои прошлые, сине-зеленые, дни Вдруг встают предо мной как живые! Что поделать? Мне некуда деться от них! Вновь шторма горизонты качают! Мои прошлые, горько- соленые. Дни Не вернуться, и я это знаю. Календарь на стене тянет, словно магнит. И отрывками старых мелодий Мои прошлые гордые дни-корабли Все уходят, уходят, уходят… 1985 Мы проходили тропик Козерога под водой
И курс держали к берегам родным, Где крепко пахнет снежною, звенящею зимой, Где с плеч усталых снимем груз глубин. Наш воздух, что в отсеках, не такой как на земле,
- Вам это не изведать, не понять, Как не понять, как музыкой на нашем корабле Звучит приказ «Цистерны продувать!» Был месяцам потерян счет, зачеркивали дни На малых и больших календарях, В тревожных снах нам снились городов родных огни, Беспечная толпа на площадях. И грезились единственной любимые глаза В тропическом, не зимнем, феврале, Где в черном небе буйствовал волшебный звездопад, Какого не увидишь на земле. У берегов Мурмана Рубкой вспенили волну, И воздух дома в лодке загулял. Эсминец, ожидающий нас в точке рандеву, Приветливо ратьером замигал... А звездный дождь, что в тропиках Однажды ночью лил, - Не выдуманный мною эпизод... О нем тогда поведал экипажу командир, Ненадолго подвсплыв под перескоп. 1989? Сегодня лавры, завтра – зависть, Сегодня радость, завтра – слёзы… Весна и осень, юность, старость – Печальные метаморфозы. С мечтой о верной Пенелопе Легко уходим от причала, Горим, как турки при Синопе, И начинаем всё сначала. Садимся с шулером за карты, Ошибок близким не прощаем, Надеемся проснуться завтра, Не верим в смерть и… умираем. 1988 Макет прославленной «Авроры»… Увы, не пыль – вода веков, Когда-нибудь покроет город. Мосты, дворцы, оград узор, Невы державное теченье –
На всем приметы запустенья… И град петров отводит взор. Так нищий с кровью голубой, Из, как говаривали, бывших, Стоит с протянутой рукой, Стыдясь себя…
И пепелище – В глазах, смотрящих внутрь души, -- Своей ли, нашей – кто ответит? По переулкам дворник-ветер Лениво мусор ворошит. Виной ли Атлантиды рок, Иль яд миражей, явь обретших? Здесь размывается порог Между грядущим и ушедшим… Меж небесами и водой Что ищем мы и что обрящем? Парит над зыбким настоящим Безмолвный Божий часовой. 1997 Окончание века мелькнет иногда, То хрустальным дворцом. То разбитым корытом… А давно ли уже не мои города Были частью меня в пережитом? Окончание века – не Армагеддон. А преддверье других измерений дороги, Где отменят охоту на белых ворон, Где, быть может, мы вспомним о Боге. 1994 В двух-трех словах ли,
строках или строфах, Дух времени, как объяснить
себе? Какой бы ни была твоя Эпоха
– Она в твоей крови, твоей
судьбе. В горниле войн и бедствий
моровых Империи рождались, умирали… И запах тлена, ладана и
гари Витал над миром мёртвых и
живых. Кто выправить пытался
перекосы При помощи железа или слов И тем эпохе задавал
вопросы, Переходил в число ее
врагов. Дворец, острог… Что вечно
под луной? Творцам своим легко ломая
спины – Чернила, кровь, вода – Ей
всё едино… Эпоха служит лишь себе
самой. Добро и Зло - абстрактны от природы, Им безразлична радуга
знамён… Но вне эпох, религий и
народов Они собой питают дух
времён. Шагнем за новый поворот, а
там, - Вновь шепчет мне блаженная
надежда… А там, увы, всё то же, что
и прежде: Зимой – зима, четверг по
четвергам… За ночью – день, а за
весною – лето, Кружки, круги, привычные
табу. Глупец всё так же требует
ответа, А умный циник всё видал в
гробу… Проходит всё, бессмертен
только миф, В нём связь времён,
внесённая в скрижали… И запах тлена, ладана и
гари Витал над миром мёртвых и
живых. ноябрь 1995 Я не забыл. Пусть кровь ушла в песок. Но прошлое по-прежнему ранимо. И пробил час, как щелкнувший курок, И лгать себе уже невыносимо. И болевой порог не одолеть: Вновь мерно шаг чеканят батальоны, Гремят оркестры, вспыхивает медь, Но мне известен жребий побежденных. Дрожат штыки, безусы юнкера, Что за Царя, за Родину, за Веру На фронт уходят через плац-парад, Чтоб никогда не выйти в офицеры. И мне с высот грядущего видны Могилы их без имени и даты. Они летами были так бедны! Зато солдатской доблестью богаты. Я не забыл... но с тех закатных дней Мне душу рвут оркестры полковые, И с каждым годом жжет меня сильней Осколок старой взорванной России! Когда ж косая мне кивнет: «Пора!» – Дай Бог, уйти мне с искрой той же веры, С которой шли в атаку юнкера, Чтоб никогда не выйти в офицеры. 1990 Пусть век уходящий мне жалко врет, Что он последний, что с ним умрет Эпоха больных империй, - Мне за Державу обидно, брат, И птичку жалко, - такой расклад… Но честный, по крайней мере. 1995 В.В.Конецкому Путевые портреты с пейзажем
морским Мне писатель-моряк для души подарил, Я с ним тысячи миль намотал на винты В океанах и внутренних водах. Сквозь спирали циклонов,
торосы и льды, Под шипенье и вздохи забортной воды Мы заботы вчерашние в завтра несли На антеннах своих теплоходов. Шелестели страницы в
полночной тиши, Где за юмором крылась ранимость души, За бронею сатиры и сцен бытовых – Неуменье « закручивать гайки». «среди мифов и рифов» проложенный курс, И идущий по севморпути сухогруз, «третий лишний везде, кроме штурманских вахт, Одиночество раненой чайки. Черный кофе и дым сигарет
по ночам, Лунный меч разрубил океан пополам, Где реальность, где вымысел – мне не понять, Вдруг сместились все точки отсчета… Но «за доброй надеждой» мы будем спешить, Даже если надежды – давно миражи, Даже если мечты наши прахом пошли, Есть еще океан и работа. 1987 Мир слеп в своём стремлении к познанью, Открытья умножают власть невежд. Нас держит цепь несбыточных желаний И якоря несбывшихся надежд. Игрой судеб мы рождены в оковах, Бог ни при чём, нет дьявола вины: Свободен дух, пока запретно слова, Свободен мир, покуда нет войны. Нам суждено нести, как вечный крест, Тысячелетний опыт суеверий, Орлов давно распавшихся империй, Короны королей без королевств. Май 1996 «И новый день встает в дыму, и всех нас связывает тесно единство времени и места, и нет спасенья никому» А.Городницкий Усталость от поисков тщетных небесного знака… И дрогнула вера, Сезам в никуда отворив, И рвётся из тела душа, как цепная собака. Дай Бог, чтобы цепь оказалась прочна на разрыв. И плавится бронза в небесном, надмирном котле, Рождаются строфы, увы, не на взлёте – в паденье… Спасенье в вине или слове, в мече иль смиренье? Ответа никто до сих пор не нашёл на земле. И дома – вне дома, сжигая последние силы, У края земли, скептик скажет у края стола – Лечу, словно демон крылатый над строчкой
бескрылой, Над спящей страной – пять шагов от угла до угла. Размытые лики на черном оконном стекле… Пред внутренним взором – фантомы, миражи и тени… Спасенье в вере, надежде, любви и прощенье? Ответа никто до сих пор не нашёл на земле. И, если судить по количеству сломанных судеб, По классикам, коих сегодня не модно читать, - Меж духом и телом гармонии нет, и не будет… Единственно, можно одно чрез другое сломать. Над городом звёзды мерцают, как угли в золе, И строфы, наверно, привыкли рождаться в паденье… Спасенье в грехе, наказании иль искупленье? Ответа никто, никогда не найдет. На земле. 1996 Снова тема, словно почерк, неразборчива, Рябь на глади потемневшего пруда… Нострадамуса туманные пророчества И мои, в ладони сжатые года – Всё – туман: вчерашний день, и день непрожитый, Горизонты превратились в тупики, -- Даже мысли,
как случайные прохожие, В никуда идут, подняв воротники. Всё – туман: стихи и проза бьют под ложечку, А газетные статьи – по головам… Время ласково поигрывает ножичком, Зная цену обещаньям и словам. Но набат в тумане – не впервой, соколики! Потому-то на полночной колоколенке, Я у колокола вырежу язык. Сер туман, что правил миром и народами, Змий зеленый под рукой, как в старину: Летописцы или врали, или мёдами Разбавляли и чернила и вину. Тот, кто ищет, -- обречен на одиночество, А слепому не помогут фонари… Пусть уж лучше будет тема неразборчива – Я не рвусь в поводыри, и звонари. 1989 И не о чем, и не о ком писать, Камнями закидали огород, И ничего в нём больше не растёт – Так стоило вообще его сажать? Вчерашние шестерки и тузы – Сегодняшние критики основ, Проводят демократию в низы, Закладывают новые азы – В науку шить зипун из лоскутков… И вождь кривой ведет толпу слепых. И поучают мёртвые живых. 1990 Мир ли, меч в душе и слове, Нимб над грешной головой Или камень наготове? На груди ли спит змея? Рву ль до пояса рубаху? Будет утро, будет плаха… Кем при плахе буду я? Божий дар иль ремесло? Жалкий фокус или чудо? Бездна в раме иль стекло? Чьи глаза глядят оттуда? Бесконечность иль порог? Сердце льва или шакала? Словно маску под забрало Прячет истину перо… Яркий свет рождает тьму. Тьма оттачивает уши… Кто в глаза глядит? Кому? Чью он там увидит душу? Отражаются в зрачках Дважды два – четыре бездны, Две мятущихся надежды, Три фигуры на крестах. 1991 Местами строфы поменяю, И, может,
сам себя едва В холодном зеркале узнаю. Под лязг придуманных вериг, Под звон сдвигаемых стаканов На рифах острова Буяна Ломают волны белый бриг. В мешочке с пеплом нет нужды, В дыханье песни – привкус гари. Коня троянского следы До срока тлеют в Божьем даре. Спасут ли музы этот мир, Иль разнесут его на части? Мечты о славе ли, о власти Давно изношены до дыр… В тех дырах – сколько ни гляди – Рассветы красны к непогоде, Шторма, свинцовые дожди И толчея на мелководье… Закроют всходы новых нив Многоэтажные погосты, -- Всё было до, все будет после. За веком – век, за мифом – миф. 1992 Смотрит в небо
душа с перебитым крылом… Кто мы?
Чада Господни? Незваные гости? Мне ответит без слов колокольным псалмом Деревянная церковь на сельском погосте. Я не сразу пойму – не по младости лет, Не по скудости сердца иль черствости склада: Срок придет – оглянусь, - старой церковки нет, На погосте давно обвалилась ограда. Покосились кресты, по колено трава, Деловитое «карр» над печальной юдолью… От вороньего грая черны дерева… И внезапный ожог очищающей боли. Только сердцу не скажешь: ты что, брат, шалишь? Помяну,
как положено, водкой и хлебом. И дымок сигаретный с дымком пепелищ Устремится в холодное, серое небо. Я закрою глаза от нечаянных слёз, Во вчера перекинув ненадолго мостик… Но увижу ль в лампадах мерцающих звезд Деревянную церковь на сельском погосте? 1993 Мои песни –
зеркала, увы, кривые, И смотреться в них опасно слишком долго. В отраженьях кровью вымытой России Почитанье храмов, более, чем Бога. Разорву ль меж воспарением и бытом Потрясённую, растерянную душу? Иль свобода врежет кованным копытом По одной шестой безумной части суши? В отражаениях кривых – фальшивы даты, Долгий путь, увы, не ясен мне до боли. Вновь сменились адреса и адресаты, И расписаны заигранные роли. В отражениях – фантомы лиц и мыслей И возможностей упущенных химеры, Там в благих идеях скрыты катаклизмы И безверье, как основа новой веры. Бог судья и человекам, и итогам, И эпохе, в роли бабки повивальной. Пахнет осенью мой век, и слава Богу, Что один я в мастерской своей зеркальной, Где за песнями, кривыми зеркалами, Дремлет тайная тоска о несвободе… И, мерцая голубыми угольками, Тлеют звёзды на полночном небосводе. 1994 Подгадала погода на радость
влюбленным и нищим, Даже клены и те не
торопятся нынче желтеть. Стаи черных ворон обживают
мои пепелища, Только белых ворон бабье
лето не хочет жалеть. Только жизнь дешевеет, а
плата за жизнь все дороже… Но никто не почувствовал,
не изменился в лице – Что двух тысячелетье
снимается заживо с кожей… Только свет, как в туннеле,
по-прежнему где-то в конце. Подгадала погода. Ну что
мне судьбы укоризна, Когда новый мой друг,
европейски уверенный гость, Превозносит плоды
африканского капитализма, В переводе на русский –
привычное наше авось. Только грады мои обретают
трущобную душу, Только веси дрожат в ожидании
долгой зимы, Только точка отсчета, увы,
от октябрьского гужа, Только правда моя от
холопско-сермяжного «мы». Боже мой, ну когда я надену
сорочку с пластроном? Боже мой, ну когда
перестану над строчкой корпеть? Все же прелесть своя в
одиночестве белой вороны – То что черные каркают,
белая пробует петь!… Подгадала погода на радость
подземным тапёрам. Вот и сказке конец, бабье лето попало в цейтнот… Скоро клены начнут, словно
в песне, окрашивать город, И царевна лягушка
заморского принца найдет. 1995 От креста до осины и наоборот, Получая то пряник, то кнут, Примеряю личины, берясь за перо: Кто там – циник, юродивый, шут? В Бога верую или в подобье его, Что по классику: гордо звучи? С кем я? Кто Я? Хмельной от свободы совок? Разум знает, но сердце – молчит. Словно было вначале, затем … лишь слова, Измельчавшие в битвах за власть. Что, по сути, есть Зло и Добро? Жернова! Не дай Бог между ними попасть! Чем убогая правда грязней и страшней – Тем возвышенней выглядит ложь. Жаль, для всех наших бесов не хватит свиней, Да и я на Христа не похож. Сколько книг и стихов стали чуждыми мне, Не забытых – я вырос на них! Вновь межа по душе, как по дымной стерне, Делит мир на своих и чужих… Примеряю личины… усталый изгой, Собирающий камни не впрок… Меж крестом и осиной трещит под ногой Перегруженный тонкий мосток. 1996 Мы отравили время – кровь
веков, И в результате опытов
насилий Оно заражено
гемофилией, И нет вакцины
даже у Богов… Видишь, МЫ
вместо честного ТЫ Или Я?… Не
хватает отваги? Суета, брат,
изнанка тщеты. Даже я,
пожиратель бумаги, Чуть на этот
не клюнул крючок. На мгновенье
коснуться плечом Хоть кого-то,
почувствовать токи И тепло
человека… Увы, Тот троллейбус
с бульваров Москвы Уж дано
отслужил свои сроки… Города
молодеют, мой друг, - Временной
парадокс без кавычек. Мы стареем,
сужается круг Интересов,
имён и привычек… Замечаешь, как
время течёт, Здесь у
каждого – гамбургский счёт?.. Я стою, словно
витязь печальный, - Влево? Вправо?
Вперед ли? Назад? Но повсюду –
один суррогат, Только грязь,
только кровь – натуральны. Не испачкаться
в том и другом? … Просто выжить
вне власти и славы? Мол, Господь
разберётся потом И воздаст
виноватым и правым. Я готов
заплатить за грехи, Но, Господь,
за свои, за свои!.. Суета, брат,
изнанка кумиров. Но у Бога я
все же спросил: «Боже, ведал
ли ты, что творил в день шестой
сотворения мира?» Лампа. Ночь.
Стол. Бумага. Перо. Чай. Меж
пальцев дымит сигарета… «Скучно жить…»
- это Гоголь, пророк, он ушел, не
дождавшись ответа. Жду ли я? На
помине легка, И бумаге –
откуда? – строка… Шарик,
перышко, дальше бежит, Как бы против
сознанья и води. Нет вакцины,
собрат по юдоли! Бог молчит. Февраль 1997 Играю со словом, но слова
не слышу. Срываю покровы, но сути не
вижу. Тоски своей не понимаю. Мой зов без ответа… Чужими богами наложено вето
на душу и память? Не знаю. Пора листопада, прозрачные
дали… Ах, осень, не надо усталому
скальду Являться невестой златою! Короткая сага, сусальное
злато… И на сердце лягут забытые
даты – Золою. 1995 Начало документа
Б.Орлову
О времени
думать себе запрети и живи, как старатель: Крупинка сегодня, а завтра, глядишь, самородок. У связи обратной – к добру ли, к напасти –
замедлен взрыватель. Когда-то рванет – ан, другая эпоха, погода… Мыслишка лукавая, но в прикладном, так сказать,
варианте – Подходит не только к поэту, к истории в целом, Истоки трагедий московских лежат в византийском
десанте, - Взрывалось всегда с опозданием – в этом всё дело. Вот так и сегодня: взрыватель затикал, но слышно –
не видно. Ищи ветра в поле! Кто ищет – несчастные люди! Учитель недаром предрек, нам должно быть не так уж
обидно! Пророков в Отечестве не было, нет, и не будет. Февраль 1997 года Безвременье, бессонница, безвластье… Оговорюсь – последнее - вопрос. От мыслей, разрывающих на части, Из черепа не убежит мой мозг. Шагнув за грань граненого стакана, Я на чумном пиру не одинок. Вот предо мной обломки балагана.ю И насмерть псы грызутся за кусок. С кого спросить мне – с прадеда ли, с деда? Чем лучше я? Они мне не должны. Мы все родня при дележе победы, Мы все враги, когда побеждены. И я. Тюремщик бренного острога, В котором отбывает срок душа, Ищу себя меж кесарем и Богом, Но не умею ближнего прощать… Безвременье, безвластие… И снова Пандоры ящик взломан впопыхах… А я к столу бессонницей прикован. Бестемье – тоже тема для стиха. 1991 Ветерка негромкий шёпот, И маяк, как глаз Циклопа Мне мигает из ночи… И пронизывая мрак Луч, клинком ко мне стремится, Сердце, раненою птицей, Бьется трепетно, не в такт… Не родится новый миф О скитальце Одиссее – Греки древние сумели, Мне же – далеко до них… Я смотрю на спящий дом Из пустыни перекрестка: Освещенное окошко, Тишина и в горле ком. Снова комната и стол. Конус света на бумаге, - Хитроумный царь Итаки Все ж под дверь коня привел! Обернулся кораблем Дар коварного данайца И ушел…, а я остался. Чтоб жалеть всю жизнь потом. 1984 Окончен поход! И за грунт якоря зацепились, Корабль стреножив. Но еще будут долго в ушах Ветры дальних широт Петь в радарных антеннах, Нам память и души тревожа. Вот звонки прозвенели – Последний, я знаю, аврал! Как мечтали, ребята, Мы с вами об этой минуте! По трансляции общей Последний приказ прозвучал: Уходящим в запас – Построенье на левом шкафуте! Форма первого срока, Счастливцы застыли в строю, И прощание с флагом – Пред тем, как уйти на гражданку, Почему же, вдруг, горло Сдавили и стиснули грудь, Нам до боли знакомые звуки «Прощанья славянки»? По парадному трапу Мы сходим на катер с морей, И полоска воды между бортом И нами -
все шире! Бескозырками машут друзья, И гремит с кораблей Марш, прекрасней которого нет И не сыщется в мире. Снова в дальний поход Наш корабль уйдет в океан, Салажатам компоты считать, Ну, а мы отслужили, Навсегда принеся В сухопутные наши дома Крики чаек, тельняшки И горько-соленые мили. Не однажды разбудят нас Громкого боя звонки, Дробь ботинок, доклады постов О готовности к бою, Рев ракетного залпа, Орудий сухие хлопки, Напряженное пенье турбин И бурун за кормою. Силуэты фрегатов чужих Вновь увидим во сне, Что пройдут по черте горизонта Кильватерным строем... Штормовые ветра Запоют в арматуре антенн, И душа зазвенит, Словно колокол громкого боя! 1987 Имперский дух в себе я не осилю. А.Городницкий … И ничего нет нового под солнцем, всё суета – сказал Екклесиаст. И он был прав: век, что сегодня жжется, Остынет завтра и себя предаст. Не каждый в силах для себя решить: С кем по пути, а с кем – не по дороге… От Бога всё,
но гибнут даже боги В огне идей, не греющих души. Кто помнит ныне письма Филофея? Где Третий Рим, который он предрек?.. Мне не пожать того, что он посеял. Из окаянных
дней сложился век. И я, на корде собственной струны, Бегу, увы, по кругу временному, Где душит Дом, но жизни нет вне Дома, Как на обеих сторонах луны. Привычно мне ошибки и потери Списать на чьи-то происки и рок… В моей душе, судьбе, крови и вере Извечно спорят Запад и Восток. Чужую мысль ломая наугад, Чтобы всю жизнь трясти и дёргать прутья, На двухтысячелетнем перепутье Смотрю вперёд? Иль всё-таки назад? Не уготован мне венец терновый. Всё суета сует: и меч в руке, И ветвь оливы, и венок лавровый, И поиск места в собственном стихе… Томленье духа? Нет, один аршин: Имперский
дух в себе я не осилю…
И помолюсь тихонько за РОССИЮ. Судья ей – Бог, а я всего лишь – сын. Июнь 1996 года
ОТ АВТОРА
То, что у
меня был прадед, человек, отвечавший на все мои детские вопросы, - подарок
судьбы. Рассказы о расстреле крейсера «Очаков» в Севастополе… Он до революции
там жил. О многих событиях Гражданской войны в Крыму… Дед примерно с 1910 года перебрался в
Ялту… Топили на молу белых, мертвые
стояли с булыжниками на ногах у причала несколько месяцев. Далее приходили
белые, хоронили с воинскими почестями на Поликуровском кладбище, прямо над
нашим садом… Очевидец событий, прадед рассказывал интересно, я мог слушать
часами. Мечтал связать свою жизнь с флотом: смотришь из окна ли, из сада ли –
видишь море… В море побывать удалось. Ледокол «Иван
Крузенштерн» был моим единственным и глубоко любимым судном. С 1974 года в
Ленинграде. Писал стихи и песни на морскую тему, исполняя их на кораблях в
Кронштадте, в военно-морских училищах, на «Авроре»… В 1987 году получил тарификацию Ленконцерта. Лауреат фестивалей авторской песни.
Руководил клубом военно-патриотической песни при Матросском клубе ЛВМБ. Стихи
публиковались в журналах «Нева», «Звезда, в сборниках. С 1993 года член
Профессионального Союза Писателей Санкт-Петербурга. Р 49 Ривель.К.И. – «Белый ветер»: Стихи. – СПб.: «ЛИО РЕДАКТОР», 1997. –96 с. ISBN 5—7058—0314—1 84 р7 О море, о флоте, о «белом» движении, судьбе русских
эмигрантов первой волны – эта книга стихов и песен К.Ривеля. Автор-исполнитель, лауреат фестивалей авторской
песни, профессиональный поэт, по рождению москвич, живет и работает в
Сю-Петербурге. Кирилл Игоревич РИВЕЛЬ Белый
ветер
Стихи Редактор И.А.Сергеева Корректор А.Б.Ильин Художественный редактор И.П.Кооль Технический редактор
И.А.Андреева Сдано в набор 1.11.97. Подписано в печать
12.11.97. Формат 60X90 1/32. Бумага типографская. Печать высокая.
Печ. Л3. Тираж 700 эк. Заказ 224. Лицензия 1 070384 от 18
февраля 1992 г. «Лио Редактор» 190008,
С-Петербург, наб.кан.Грибоедова, д.170. Типография АЩ 2ВНИИГ
им.Б.Е.Веденеева195222, С._Петербург, Гжатская ул., 21 |